Андрей Казанцев

                                          «Большая игра» в Ценральной Азии: вчера, сегодня, завтра

Подобно всей нашей жизни, международные отношения пронизаны эмоционально нагруженными метафорами, которые определяют как представления о предмете среди экспертов, так и реальные действия политиков. Именно такой метафорой, описывающей международно-политические процессы в Центральной Азии на протяжении более чем двух последних столетий, стала «Большая игра». Какова же структура этой метафоры? На каких аспектах реальности центральноазиатской жизни она заставляет фокусироваться?

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.

Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,

Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?

Редьярд Киплинг. «Баллада о Востоке и Западе»

«Большая игра»: метафора или реальность?

Подобно всей нашей жизни, международные отношения пронизаны эмоционально нагруженными метафорами, которые определяют как представления о предмете среди экспертов, так и реальные действия политиков [1]. Именно такой метафорой, описывающей международно-политические процессы в Центральной Азии на протяжении более чем двух последних столетий, стала «Большая игра».

Однако важные для жизни метафоры могут существовать в различной форме. Метафора может быть более или менее латентной, она способна проявляться в разных жанровых формах: в рамках административно-бюрократических документов, в научных или литературных работах и так далее. Например, классическая литературная формулировка «Большой игры» появилась чуть больше ста лет назад после достаточно долгого периода ее скрытого существования в рамках научного, экспертного и административно-политического дискурса.

Впервые термин «Большая игра» вошел в широкий оборот благодаря знаменитому (и до сих пор, в отличие от «Книги джунглей», достаточно малоизвестному в России) роману Редьярда Киплинга «Ким». Эта книга, опубликованная в журнальном варианте в 1901 году, представляет собой синтез британской империалистической идеологии с развлекательной «повестью для мальчиков». Согласно ее сюжету, мальчик-сирота европейского происхождения, выросший среди азиатов, случайно оказывается втянутым в борьбу за господство в Южной и Центральной Азии, которую ведут между собой Британская и Российская империи. При этом характерная для подростков тяга к экзотике и приключениям придает политике «окраски карты красным» [2] особую привлекательность и романтизм.

Благодаря Киплингу возникла красивая и эмоционально заряженная метафора, в которой «Большая игра» представляется высшим этапом всех игр: в поло, в «драгоценности», в слежку, в переодевание. В процессе игры дети обычно осваивают реальность; Киплинг же предлагает переключить этот механизм на «большие» геополитические заботы взрослых. Так идеологические интересы Британской империи скрытым образом «заряжаются» энергией детства.

Источники примененной английским писателем метафоры достаточно хорошо известны. Она основана на биографиях людей - исследователей, политиков, шпионов, бизнесменов, авантюристов, - которыми восхищалась Англия в XIX - начале XX века.

Одним из основных кошмаров британской внешней политики того периода была проблема «обороны Индии» от возможных завоевателей. Индия была центром британской колониальной империи, ее потеря означала бы исчезновение последней. Англичане понимали, что их власть на Индийском субконтиненте, основанная на сложной системе «непрямого правления», достаточно хрупка, ее гарантом выступало морское господство. Появление сильного сухопутного соперника, располагающего подступами к Индии, легко могло разрушить эту систему - ведь до британцев Индию всякий раз завоевывали именно с суши (персы, Александр Македонский, арабы, мусульмане, основатели Делийского султаната, Бабур и так далее). При этом Россия угрожала захватом британских колоний всякий раз, когда ее отношения с Англией обострялись.

Реальность такой угрозы была продемонстрирована впервые Павлом I и Наполеоном Бонапартом. После того как Россия вышла из второй антифранцузской коалиции из-за противоречий со своими союзниками, по предложению Наполеона, был составлен проект совместного российско-французского похода на Индию [3], спланированный по образцу египетского похода Бонапарта. В реальности этот проект привел к отправке в Индию Войска донского. 12 января 1801 года по приказу русского императора оно было поголовно, включая больных и неимущих, мобилизовано и послано через Центральную Азию в Индию. Казаки успели пережить огромные трудности в степях, пока 23 марта отряд, находившийся в Саратовской губернии, не догнал курьер из Петербурга, объявивший о смерти Павла I и повелении Александра I возвращаться домой.

Противостояние российским угрозам - во многом, как показало будущее, воображаемым - создало своих героев и мучеников, известных всем британцам [4]. Прежде всего, следует упомянуть автора термина «Большая игра» Артура Конолли. Вернувшись после отпуска на родине в Индию через Москву, он опубликовал в 1830 году книгу «Путешествие в Северную Индию сухопутным путем из Британии через Россию, Персию и Афганистан» [5]. После этого Конолли развернул активную борьбу против российского проникновения в Центральную Азию, указывая, что оно поставит английское господство в Индии в полную зависимость от политики России. В 1842 году в ходе одной из своих разведывательных центральноазиатских миссий Конолли был захвачен в плен бухарцами и казнен.

Среди героев британской пропаганды, повлиявших на Киплинга, был Сесил Родс, знаменитый основатель Родезии. Он практически единоличными усилиями создал колонии, предшествовавшие современным Замбии и Зимбабве. Незадолго до написания «Кима», в 1899 году, Киплинг провел несколько месяцев в Южной Африке, где познакомился с Родсом. После выхода романа созданная Киплингом литературная метафора продолжала жить, наполняясь новыми смыслами. Огромное влияние на ее развитие оказали жизнь и литературные труды Лоуренса Аравийского. Еще большее наполнение в нее привнесли борьба Великобритании с советской Россией за влияние на Востоке в 1920-1930-е годы, сопротивление англичан немцам и японцам в ходе Второй мировой войны и, наконец, «холодная война» между Западом и коммунистическим лагерем. Правда, следует отметить, что после разгрома басмаческого движения «Большая игра» в контролировавшейся СССР части исторической Центральной Азии приостановилась. Она продолжалась лишь в неподконтрольных Москве частях этого региона: в Синьцзяне, Афганистане, в северных частях Ирана и полуострова Индостан.

Получение независимости четырьмя бывшими советскими республиками Средней Азии и Казахстаном привело к новому оживлению «Большой игры». Она превратилась в термин, сквозь призму которого эксперты стали осмыслять всю систему международных взаимодействий в регионе [6]. Соответственно, метафора вновь приобрела широкую популярность и в общественном сознании. В частности, в России это произошло благодаря документальному циклу Михаила Леонтьева на Первом канале, где проводились четкие (хотя зачастую достаточно натянутые) параллели между событиями современности, «холодной войны» и XIX века [7].

Метафоры - полезный инструмент познания и овладения миром. Каждая из них представляет собой способ, каким мы отбираем из многообразной реальности те или иные важные для нас аспекты. Какова же структура метафоры «Большой игры»? На каких аспектах реальности центральноазиатской жизни она заставляет нас фокусироваться?

В рамках данной метафоры речь идет о геополитической борьбе за регион со стороны внешних сил (изначально между Россией и Англией). При этом важно, что сами исторически сложившиеся региональные структуры, особенности культуры и идентичности оказываются глубоко вторичными для внешних игроков. Они постоянно и легко манипулируют ими, различными способами включая регион в сферу своего контроля. Так, в рассказе Киплинга «Человек, который хотел быть королем» речь идет о манипуляции религиозной идентичностью с целью получения власти над туземцами. Любопытно, что этот рассказ основан на реальной истории Джошиа Гарлана, первого американца, посетившего Афганистан и ставшего в начале XIX века главнокомандующим всей афганской армией.

В упомянутом контексте можно трактовать и приведенное нами в начале статьи знаменитое стихотворение Киплинга. В нем речь идет о том, что Запад и Восток - это социальные и культурно-исторические структуры, которые не похожи друг на друга («с мест они не сойдут»). Однако эти структуры оказываются глубоко вторичными («но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род..?»), если происходит столкновение сильных игроков («сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает»). Сильные игроки могут менять структурные конструкции в своих интересах, могут «перекраивать» геополитическую реальность мира, переделывая ее в соответствии со своими желаниями и устремлениями. Здесь империалистическое наполнение метафоры «Большой игры» сталкивается с энергией подростковых фантазий, с желанием, играя, запросто переделать мир [8].

Итак, «Большая игра» есть и метафора, и реальность. Причем эта метафора определяет восприятие региона и практические действия в нем мировых держав на протяжении достаточно продолжительного исторического периода.

Поле «Большой игры»

Почему же ареной «Большой игры» стала именно Центральная Азия? Есть ли в истории региона нечто такое, что постоянно притягивает к нему разнообразных внешних игроков, надеющихся переделать эти территории по своему образцу и установить над ними устойчивый контроль?

В XIX веке причиной было, прежде всего, радикальное технологическое, экономическое и научное лидерство европейских держав (включая и Россию) перед восточными народами. Европейцы легко могли не считаться с существующими на Востоке общественными и государственными структурами, навязывая свои. Недаром в тот период даже возникло понятие «дипломатия канонерок». При помощи нескольких военных кораблей западные державы могли подчинить своей воле даже такие великие страны, как Япония или Китай, при этом основную опасность для них представляли не местные народы, а европейские конкуренты. Соответственно, к «Большой игре» XIX века привело буферное положение Центральной Азии между российскими и британскими владениями.

Однако элементы «Большой игры» существовали в Центральной Азии задолго до XIX века - в виде исторической и геополитической многовекторности региона. Из-за разнообразных исторических влияний в Центральной Азии не сложилось единой, жесткой, устоявшейся историко-социальной структуры. Скорее, речь идет о множестве разнообразных, нестабильных и перемешанных друг с другом структурных образований. Традиционные геополитические теории, пытаясь осмыслить этот феномен, начиная со времен Хэлфорда Маккиндера, увязывали борьбу за Центральную Азию с борьбой за мировое господство в целом [9]. В силу глубоких корней центральноазиатской многовекторности метафора «Большой игры» остается применимой к описанию региона и в настоящее время, когда реалии европейского империализма ушли в прошлое.

Именно характерная для региона историческая и геополитическая многовекторность [10] позволяет всем крупным внешним игрокам в той или иной мере опираться на местные глубинные исторические структуры, связывающие их с регионом. Поскольку внутри самой Центральной Азии сложным образом переплелось множество разнообразных структур такого рода, то внерегиональные игроки способны при помощи целенаправленной политики вызывать к жизни те или иные социально-исторические и культурно-идентификационные пласты реальности. На сегодняшний день есть несколько потенциальных геополитических направлений, в которых может «двигаться» Центральная Азия. При этом в настоящее время «векторы» воздействия различных геополитических сил на регион в существенной степени уравновешены.

Один из «векторов» - Россия и группирующиеся вокруг нее постсоветские страны (Белоруссия, Армения). В этом случае речь должна идти об ориентации на Центральную Евразию, регион, единство которого с Центральной Азией было обеспечено кочевыми государствами (прежде всего тюркютским и монгольским), а затем - Российской империей и СССР. К этому региону Центральную Азию привязывают очень серьезные исторические корни [11]. Единство Центральной Азии с Россией было весьма усилено благодаря интенсивной советской модернизации, создавшей мощные экономические и социально-культурные связи между народами Советского Союза. В настоящее время Россия именно на этой исторической основе пытается заново интегрировать постсоветское пространство - в частности, в рамках таких новых международных организаций, как Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС), Организация договора о коллективной безопасности (ОДКБ), Шанхайская организация сотрудничества (ШОС). Россия продолжает играть роль основного гаранта военной стабильности в регионе. Она является важным торговым партнером стран Центральной Азии, а также импортирует отсюда значительные объемы трудовых ресурсов.

Другой «вектор» - Китай, через который страны Центральной Азии начали приобщаться к быстро растущей экономике Азиатско-Тихоокеанского региона. В рамках ШОС Китай в прогрессирующей степени расширяет здесь свою военно-политическую роль. С Китаем, особенно с его «западным краем», Центральная Азия исторически связана тысячами нитей, начиная с появления в конце II века до нашей эры Великого шелкового пути [12]. Исторически влиянию Китая подвергались разные части Центральной Азии - особенно в эпоху империи Тан, начиная с завоеваний Тай Цзуна в 642-665 годах и кончая Таласской битвой в 751 году. В частности, именно на завоевания Тай Цзуна ссылался Мао Цзэдун, предъявляя СССР территориальные претензии в Средней Азии. С западной частью Китая - Синьцзяном - Центральная Азия исторически, этнически и культурно составляет единое целое, которое было искусственно разорвано в XVIII-XIX веках из-за экспансии Российской и Китайской империй.

Третий «вектор» - исламский мир. Центральная Азия с момента арабских завоеваний (VII век нашей эры) в культурном, политическом и экономическом плане представляет собой его часть [13]. Этой интеграции способствовали и торгово-экономические связи по Великому шелковому пути, и особенности исламской системы образования, и совершение хаджа в Мекку как часть религиозного долга [14].

Сегодня центральноазиатский регион характеризуется преобладанием исламской идентичности. С четырьмя государствами исламского мира - Ираном, Афганистаном, Пакистаном и Турцией - страны Центральной Азии имеют, по сути, совместную историю. Северный Афганистан и Северный Иран представляют собой в этническом плане органические части региона, окончательно отделенные политическими границами лишь в XIX веке. Турция связана с Центральной Азией этнолингвистически, исторически и культурно в силу происхождения именно из этого региона турок-сельджуков, из остатков государств которых появилась со временем Османская империя. Пакистан исторически возник в зоне взаимодействия цивилизаций полуострова Индостан и исламского мира. При этом важную роль в его истории сыграли волны исламской экспансии из Центральной Азии, создавшие Делийский султанат (XIII-XVI века) и империю Великих Моголов (XVI-XVIII века). В настоящее время Центральная Азия связана с исламским миром не только общей религиозно-культурной идентичностью, но и экономически: например, в рамках Организации экономического сотрудничества (ЭКО). В определенные периоды - в частности, в 1990-е годы - Турция при поддержке США вообще претендовала на политико-экономическое доминирование в этом регионе.

Четвертый «вектор» - Индия. Связи с Центральной Азией времен исламского прошлого принадлежат ей ничуть не меньше, чем Пакистану. Однако контакты между Индостаном и Центральной Азией имеют еще более глубокие корни. Индоарии, завоевавшие Северную Индию в XIV-XIII веках до нашей эры, пришли, возможно, из Центральной Азии - или прошли через нее. Части исторической Индии и Центральной Азии были политически объединены в рамках Персидской империи (648-330 годы до нашей эры) и империи Александра Македонского (330-323 годы до нашей эры). Еще до мусульманских завоеваний Индии субконтинент трижды становился объектом экспансии из Центральной Азии: имеются в виду Индо-бактрийское царство (180 год до нашей эры - 10 год нашей эры), Кушанское царство (I-III века нашей эры), государство эфталитов (IV-VI века нашей эры). Кроме того, в культурном плане Индия была связана с Центральной Азией и до образования мусульманского мира в результате арабских завоеваний - в частности, благодаря распространению здесь буддизма [15]. Бурно растущая в настоящее время индийская экономика хорошо вписалась в постиндустриальную фазу развития и нуждается в новых источниках сырья - прежде всего энергетического, - располагающихся в Центральной Азии.

Наконец, пятый «вектор» - это США и Европейский союз, то есть западный мир. Влияние европейской культуры и идентичности на регион исторически достаточно мало и опосредованно по сравнению с перечисленными выше геополитическими «векторами». После завершения эллинистического периода прямые контакты Центральной Азии с Западом были лишь эпизодическими. В то же время российское влияние в регионе часто играло посредническую роль в процессе вестернизации Центральной Азии. В настоящее время, однако, культурное влияние Запада быстро растет благодаря вовлечению Центральной Азии в процессы глобализации. Не менее важно, что после распада СССР в регионе неуклонно росло экономическое влияние ЕС. Европейские страны в 1990-х - начале 2000-х годов вышли на первые позиции в торговле с Центральной Азией, в финансово-инвестиционной деятельности и оказании многих видов помощи.

Региональное влияние США, по сравнению с европейским, с момента распада СССР в большей степени концентрировалось в военно-политической сфере. Апогея оно достигло в период антитеррористической операции в начале 2000-х годов. Тем не менее, оно очень нестабильно и отличается постоянной сменой подъемов и спадов.

Разумеется, если «Большая игра» - лишь метафора, сквозь призму которой мы воспринимаем реальность, то ее созвучие с этой реальностью может быть различным в разные исторические периоды. В этом плане современная «Большая игра» существенно отличается от того, что имело место в XIX веке. Поэтому я склонен с осторожностью относиться к стремлению некоторых публицистов полностью отождествлять ситуации, складывавшиеся в разные исторические периоды. В результате может потеряться историзм, а «Большая игра» будет восприниматься как «вечная» характеристика истории. И в этом случае на первый план выйдет уже не рациональное содержание метафоры, не игра как способ овладения реальностью, а ее связь с миром инфантильных или идеологических фантазий.

Перечислим некоторые отличия современной ситуации от «Большой игры» XIX века. Во-первых, в ней принимают участие намного больше игроков. Во-вторых, центральноазиатские страны стали равноправными участниками системы международных отношений. Внерегиональные игроки теперь не могут их просто оккупировать или навязать им систему неравноправных договоров, как это было в XIX веке. Поэтому центральноазиатские государства имеют возможность маневрировать между многочисленными внешними силами, а в силу описанной выше исторической традиции геополитической многовекторности это дается им довольно легко. В результате, резко повышается региональная неопределенность и нестабильность. К тому же сама игра превращается в борьбу разных международных коалиций за ориентацию - и переориентацию - основных международных взаимодействий Центральной Азии (прежде всего, внешнеэкономических связей в виде физической инфраструктуры дорог и трубопроводов) в нужном им направлении.

Будущее «Большой игры»

Каково будущее «Большой игры» в Центральной Азии? Прекратится ли она когда-нибудь, то есть перестанет ли метафора полностью отвечать реальности? В ситуации высокой региональной неопределенности довольно сложно сделать точный прогноз. Но несколько моментов представляются очевидными.

Развернувшийся сейчас глобальный экономический кризис нанес центральноазиатским странам значительно больший ущерб, чем миру в целом. Следовательно, можно ожидать нарастания региональной нестабильности и ослабления внутрирегиональных связей между самими центральноазиатскими странами. Кроме того, они будут в еще большей мере нуждаться в помощи со стороны внешних сил. В результате соревнование внерегиональных игроков за регион неизбежно усилится.

Этому будет способствовать и общий рост неопределенности и конфликтности в системе международных отношений, наблюдающийся в результате все более очевидного крушения проекта «однополярного мира». Укрепляющиеся центры силы, которые представляют собой альтернативные Западу «полюса», более интенсивно включатся в соревнование за Центральную Азию. Речь идет прежде всего о трех странах БРИК [16] - России, Индии и Китае, - которые имеют традиционные интересы в Центральной Азии.

Одновременно ни США, ни ЕС не захотят жертвовать своими интересами в данной части мира. Единая Европа в рамках политики «европеизации» окраин континента продолжает активизировать свою экспансию на постсоветском пространстве - в частности, в рамках проекта «Восточное партнерство». ЕС не может отказаться от своих интересов в Центральной Азии из-за растущих энергетических потребностей. Уже сейчас все чаще речь заходит о том, что политика «европеизации» может быть распространена на Казахстан. Именно этому государству предстоит стать председателем ОБСЕ в 2010 году, оно также претендует на членство в Совете Европы (что означало бы признание его «европейской природы»), активно сотрудничает с НАТО. США также объявили Центральную Азию своим новым приоритетом в борьбе с терроризмом после Ирака. Поэтому, по крайней мере, в период президентства Барака Обамы интерес Америки к региону будет нарастать.

Итак, получается, что в перспективе ближайших пяти или десяти лет «Большой игре» предстоит продолжиться и даже обостриться. Ее базис - многовекторность геополитических ориентаций центральноазиатских стран - будет сохраняться. Каким же может быть исход «Большой игры»? Победит ли кто-то в этом противостоянии внешних игроков? Попробуем сформулировать три «конечных» сценария победы какой-то из внешних сил в перспективе ближайших двух или трех десятилетий.

Первый, наиболее вероятный, сценарий: неуклонный рост влияния Китая приведет к тому, что Центральная Азия окончательно станет частью Центрально-Восточной Азии [17]. Второй, менее вероятный, заключается в том, что России удастся реинтегрировать постсоветское пространство. Пока оба процесса развиваются если и не согласованно, то и не конфликтно - в рамках ШОС. Однако противоречия между ними не могут со временем не проявиться в самых острых формах. Третий, также не слишком вероятный, сценарий может заключаться в победе процесса европеизации в других частях постсоветского пространства (европейские страны СНГ, Южный Кавказ) и постепенном успешном распространении этого процесса на Центральную Азию (по крайней мере, на Казахстан и Кыргызстан). Такая тенденция явно не вписывается в интересы ни Китая, ни России. Хотя в перспективе вероятным представляется подключение к этому процессу и Индии.

Итак, «Большая игра» - это одновременно и метафора, и историческая реальность, существующая на протяжении более двух столетий. У нее имеются глубокие корни в традиционной для Центральной Азии исторической и геополитической многовекторности. Время «Большой игры» еще не окончено. Однако и оснований считать «Большую игру» вечной тоже нет. Привычная для региона геополитическая многовекторность, как мы знаем из истории, может принимать и другие формы, помимо борьбы за регион сильных внешних игроков. Во-первых, Центральная Азия способна сама порождать великие империи. Примером могут служить государства парфян, хунну, тюркютов, сельджуков, Чингиз-хана и Тамерлана. Во-вторых, вполне представима ситуация, когда какой-то из внешних игроков победит, и тогда «Большая игра» будет приостановлена (фактически, это имело место в советский период). Скорее всего, именно такой и будет судьба Центральной Азии в перспективе ближайших 50-70 лет. В-третьих, растущая интеграция может сделать «Большую игру» не нужной. Правда, это - перспектива, скорее, целого столетия, если не больше.

Примечания:

[1] См.: Lakоff G., Jоhnsоn M. Metaphors We Live By. Chicago: University of Chicago Press, 1980; Little R. The Balance of Power in International Relations: Metaphors, Myths, and Models. Cambridge: Cambridge University Press, 2007; Marks M.P. Prison as Metaphor: Re-Imagining International Relations. Lang: Peter Publishing, 2004.

[2] Поскольку Британия и ее колонии на английских картах были окрашены в красный цвет, то стремление к распространению власти Британии называли «окрашиванием карты красным».

[3] См.: Митрофанов А.А. Русско-французские отношения в зеркале бонапартистской пропаганды 1800-1801 гг. // Французский ежегодник 2006. М.: КомКнига, 2006. С. 130-145.

[4] См.: Хопкирк П. Большая игра против России: азиатский синдром. М.: Рипол классик, 2004.

[5] См.: Conolly A. Journey to the North of India through Russia, Persia and Afghanistan. London: Richard Bentley, 1834.

[6] См., например: Ahrari M.E. The New Great Game in Muslim Central Asia. Honolulu: University Press of the Pacific, 2002; Brysac S., Meyer K. Tournament of Shadows: The Great Game and the Race for Empire in Asia. Washington, D.C.: Counterpoint, 1999; Edwards M. The New Great Game and the New Great Gamers: Disciples of Kipling and Mackinder // Central Asian Survey. 2003. № 22(1). P. 83-103; Kleveman L. The New Great Game: Blood and Oil in Central Asia. New York: Atlantic Monthly Press, 2003; Makni D. The New Great Game: Oil and Gas Politics in Central Eurasia. New York: Raider Publishing International, 2008; Mullerson R. Central Asia: A Chessboard and Player in the New Great Game. New York: Columbia University Press, 2007; Rashid A. Taliban: Islam, Oil and the New Great Game in Central Asia. New Haven: Yale University Press, 2001.

[7] Материалы этих передач см. в книге: Леонтьев М. Большая игра. М.: АСТ, 2009.

[8] Интересно, что, руководствуясь фрейдистским подходом, здесь легко можно найти и гомосексуальный подтекст. См., в частности, взаимоотношения между Кимом и купцом Махбубом (Hopkirk P. Quest for Kim: In Search of Kipling's Great Game. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1997. P. 157).

[9] См. его классическую работу: Маккиндер Х.Д. Географическая ось ист

Источник: «Неприкосновенный запас» 2009, №4 (66)